Цапля стояла на одной ноге в камышах у берега и думала:

- Какая скучная жизнь на озере. Никаких тебе развлечений, одни лягушки, изо дня в день.

Когда-то охота на лягушек казалась ей увлекательнейшим занятием, но эта забава, превратившаяся в заботу, давно приелась.

- Может быть во Франции и лягушки какие-нибудь другие, может они там и вовсе – голубые, или красные. А может они с крыльями, и ловить их намного веселее, - мечтательно вздымала она глаза к небу, представляя себе этих особенных, ни на кого не похожих созданий. Вот бы слетать туда и посмотреть; а еще лучше – попробовать бы, французскую лягушку…

Томный полдень совсем разморил Цаплю, и она задремала. Шуршание камышей, в такт с которыми покачивалась и она сама, навевало всё новые и новые грёзы, наполняющие жизнь Цапли – порхающей под облаками в погоне за разноцветными лягушками – каким-то новым, неведомым ранее смыслом. Было в этих мечтах место и подвигу: кто-то нуждался в её помощи, взывая к ней, как к спасительнице… Вот только жизнью жертвовать ради этого не стоит, пожалуй; как бы это… так совершить подвиг, чтоб не слишком при этом напрягаться…

- Ладно, - решила Цапля, - бог с ним, с подвигом; и без того должно интересно получиться, - и она продолжила грезить о французских лягушках.

Кто знает, сколько ещё времени это могло бы продолжаться, если б она не услышала, совершенно явственно, как неподалёку что-то шмякнулось с неба, вызвав у неё всплеск нестерпимого любопытства. Выбравшись из озера, она пошла берегом, оглядывая плёс.

Голубой волнистый попугайчик свалился без сил на прибрежный песок.

Он решил, что – всё, пришла его смерть, …тем более что какое-то чудище на длиннющих ногах надвигалось на него. Проклиная тот миг, когда он покинул свою уютную клетку, Попугай страстно мечтал лишь об одном: очнуться от дурного сна рядом с расписной кормушкой, …как бы хорошо – немедленно!

- И далась мне эта «свобода»! Всё это – лишь красивые слова, пустые идеи; фантазии неудачников, не сумевших пристроиться в жизни и измышляющих сказки о свободе, чтобы оправдывать ими свои неудачи, - пронеслось в его голове.

Покинув клетку вчера утром, он вырвался на волю из вечного – как ему виделось – заточения. …Эйфория начала проходить к обеду, когда проголодавшийся Попугай вспомнил о просе, сыплющемся «с неба» в кормушку… вернуться к которой он уже не надеялся, совершенно не представляя себе, где она находится: запомнить дорогу ему и в голову не пришло. Если он что и знал наверняка, так это то, что рядом с домом растет очень большое дерево, почти загораживающее окно, у которого осталась стоять его клетка.

Сейчас он лежал на спинке, распластав крылья, подставив ничем не защищенное пушистое брюшко приближающемуся чудищу. Чудище выглядело пугающе-огромным, и Попугай, изможденный перелетом и голодом, попрощался с жизнью, прокляв своё глупое стремление к свободе.

Цапля неторопливо шла по берегу, не подозревая ещё ни о Попугае, ни о том, каким чудищем она ему представляется, просто разглядывая всё, что попадалось ей по пути. И тут вдруг её взгляд наткнулся на голубую крылатую лягушку.

- Француз! - подумала она, и так обрадовалась, что у неё перехватило дух.

Но восторгаться было не время: она заметила, что француз умирает. Пошевелив отощавшее тельце своим длинным клювом, осмотрев его, Цапля решила, что он голоден. Шагнув к воде, она достала плавучего паука, предварительно соразмерив его с клювом француза, понимая уже, что это не лягушка.

- Подойдет, - подумала она, и протянула паука Попугаю.

Попугай открыл глаза и вздрогнул. Он понял, что предлагаемая ему странная штука – это еда. Его бы вырвало, не будь желудок пуст. Закрыв глаза, преодолевая отвращение, он отведал «это». Ничего, – получилось. Противно, но съедобно.

Потом Цапля принесла ему дождевого червяка. «Это» – выглядя не менее мерзко – также оказалось съедобным. Попугай зашевелил крылышками. Цапля клювом помогла ему перевернуться со спины, а потом, взяв за шиворот, отнесла его под кустик, на сухую, мягкую траву, и встала рядом.

Теперь она могла разглядеть его хорошенько. Нежно-голубое переливчатое тельце создавало впечатление, что по нему бегут волны. Тельце дрожало, то ли от холода, то ли в нервном ознобе, и Цапля закинула его себе под крыло.

- Эй, осторожнее, - пискнул Попугай, но спасительница не услышала его. Она чувствовала, как под её крылом паническое трепыхание сменяется мерными толчками, а потом и они стихли.

Цапля забросила все свои дела и принялась выхаживать Попугая. Тот оказался капризным; поначалу он ел всё подряд, но это продолжалось недолго. Пристрастившись со временем к мелким мушкам, сам он ловить их не умел. Крупной Цапле поймать такую мелочь трудно, но, понимая, что без мушек её француз умрет с голоду, она с неимоверными усилиями добывала их для него. Весь свой день она тратила теперь на ловлю мушек, но не роптала, решив, что такова уж, видимо, её доля. Доля эта, в общем-то, вполне устраивала Цаплю: кто-то нуждался в её заботе! – и она заботилась, самоотверженно.

Попугай окреп, и даже начал приходить в спортивную форму. Его крылья стали сильными, и он мог уже облететь озеро.

У Попугая появилась мечта, и он решил – во что бы то ни стало – осуществить её. Цветастая кормушка и раньше частенько наведывалась в его сны, но теперь его грёзы начали приобретать черты исполнимости. Вернуть себе кормушку – вот достойная цель!

Он начал тренироваться, летая вокруг озера с утра до вечера, а в перерывах усаживался на длинный клюв цапли и рассказывал истории, которые совершенно зачаровывали её. Незнакомый мир, отголосками которого полны были эти рассказы, выглядел для неё верхом совершенства.

Попугай поведал цапле о плюшевой накидке на диване, о цветных обоях на стенах, о зеркале в коридоре. Но главным в его рассказах всегда были: проволочный домик, и яства, бесперебойно подаваемые туда в расписной кормушке; не жизнь, а сказка… Цапля слушала его с замиранием сердца, и думала:

- Ах, мне бы такой домик, в котором мы могли бы жить
с Попугаем… Да я была бы самой счастливой цаплей на свете!

Увы, этот домик оставался для неё лишь красивой, но неосуществимой мечтой, которой она предавалась всё то время, что кормила Попугая или слушала его нескончаемые истории, которые он, сидя на её клюве, готов был рассказывать часами.

Этот домик снился ей по ночам, и во сне она всё пыталась пристроить его на озере, но никак не находила для него места; он упорно не вписывался в её жизнь.

А Попугай всё тренировался, и однажды наступил день, когда он решил что готов к осуществлению своей мечты.

С Белой Вороной он проконсультировался, в какую сторону нужно лететь, чтобы попасть в город (и есть ли в этом городе большие деревья). Лебедь снабдила его информацией о том, в какую сторону лететь точно не нужно. И вот, наконец, – решено: завтра, рано утром. Крылья вполне окрепли, маршрут намечен… в общем: всё готово к старту предприятия по поиску кормушки. Вот только… как сказать Цапле, что он улетает?

- Она не поймет моей мечты, - думал Попугай, - где ей, серой провинциалке…

Но улететь, не предупредив её, он всё же не решился. Долго собирался он с духом, и, наконец, разговор состоялся.

Как ни странно, Цапля всё поняла и даже собрала его в дорогу… правда, выглядела она при этом совсем невесело…

Снаряжая своего француза, она думала: конечно же, такой яркой, целеустремленной птице – не место в лесной глуши; пусть он летит, в свою загадочную Францию…
Всем этим разговорам о «городе» она не придавала никакого значения, твердо зная, что её француз не променял бы её на что-то меньшее, чем Франция. Франция питала и её мечты, но Попугай не позвал Цаплю с собой, а напрашиваться у неё не хватило решимости.

Ранним солнечным утром провожать Попугая собрались все обитатели озера. Даже Белая Ворона, как ей ни было трудно, поднялась, в эдакую рань. Ворон прилетел из своей глуши, а Филин специально задержался, не покинув к восходу своей ветки.

Райская Птичка щебетала и суетилась больше всех.

Лебедь ещё раз напомнила Попугаю, куда наверняка не следует лететь, и он полетел.

Что до Цапли… Цапля грустно смотрела вслед улетающему французу, а из глаз её катились никому не видимые слезы.
Она так погружена была в своё горе, так убивалась по своей потере, что и не заметила, как чуть поодаль на берег озера опустился Журавль.

Журавль смотрел на цаплю и думал:

- Какая грациозная дама, какие изумительные линии и пропорции; она наверняка француженка.