БЛИКИ ПАМЯТИ О ЛЮДЯХ!

Светлая память...

Большая утрата...

Хороший артист был....

В то, что с нами больше нет «городошника» Ильи Олейникова, решительно невозможно поверить. Не старый, активный и жизнерадостный человек ушел из жизни в Санкт-Петербурге в возрасте 65 лет - неожиданно для всех.

У Олейникова жизнь кипела. Помимо «Городка» у него была куча сторонних проектов. Несколько лет назад, на свой страх и риск он представил публике мюзикл «Пророк», на постановку которого потратил деньги с продажи двух своих квартир.

В 2010-м году выпустил диск «Шансон на двоих», который записал со своей женой Ириной. Написал книгу «Жизнь как песТня, или Всё через Жё». Постоянно снимался в кино. Последние месяцы занимался съемками римейка фильма «Кавказская пленница».

За всеми этими делами у него совершенно не хватало времени на собственное здоровье. У артиста давно были проблемы с сосудами - два года назад он даже попал на больничную койку, и не смог приехать на свадьбу своего сына, лидера группы «Чай вдвоем» Дениса Клявера.

Отметим, что несколько лет назад в интервью Илья Львович рассказывал нам: «До ста лет дожить не хочу, быть вяло передвигающейся могилкой мне не хочется. Нет ничего отвратительнее впадающего в маразм старика или старушки. В общем, я хотел бы жить до того времени, пока смогу как минимум самостоятельно передвигать ногами».

Мне жаль!!! Любимый Артист с большой буквы!!! Светлая, вечная память!!!

горькая новость.

Ну не знаю я что сказать. Когда Аркадий ушёл - было уже больно. Чем они взяли, как они писали..Вроде не так уж и сложно...Но читать было страшно интересно...У меня все книги, самые лучшие прочитывал сотни раз. Я даже пытался писать рассказы..Вот и думаю - если я пытался, то скольких людей они завлекли в эту писанину? Чтобы стать кумирами при СССР, это совсем не то, что сейчас за деньги...Сумбурно, непонятно, но надеюсь меня поймут... Таких людей просто уже нет с уходом Бориса.

Целый мир куда-то ушел вместе с ними. Теперь осталось перечитывать все, что осталось. И понимать, что как бы ни менялись мы, они все равно пишут о нас теперешних и постоянных. Борис Натанович до последних дней имел такое четкое и верное мышление, какого нам бы в молодые годы. Никаких старческих ворчаний или уходов в воспоминания. Точные отзывы по всему, что происходило. Можно было подписаться под каждым его словом. И очень трудно понимать, что ничего нового уже не будет. А уж хватит ли чиновникам из Питера образования, чтобы и правда объявить Стругацких почетными гражданами города - увидим. Они и так почетные граждане мира... И для меня авторитет номер один во всем...

Если бы меня попросили назвать любимую книгу Стругацких, или любимого героя... я бы не смогла. "Трудно быть богом", "Пикник на обочине", "Понедельник начинается в субботу", "Град обреченный"? Для каждой из этих книг было в жизни свое время... "Понедельник" я читала в детстве, и была покорена им раз и навсегда. В романтической юности ко мне пришли и другие герои, такие, как дон Румата Эсторский, и как же я зачитывалась тогда этой книгой!..
Вы помните, что сказал Шухарт в финальной сцене "Пикника на обочине"? Одной этой фразы довольно для того, чтобы остаться в людской памяти навечно. "СЧАСТЬЕ ДЛЯ ВСЕХ, ДАРОМ, И ПУСТЬ НИКТО НЕ УЙДЁТ ОБИЖЕННЫЙ!" Книги Стругацких - тот самый нерукотворный памятник, к которому никогда не зарастет народная тропа.

на книгах Стругацких уже не одно поколение выросло... давайте вспомним отрывки из их книг, кто что любит, кто что вспомнит... так и помянем.

вот кот Василий из "Понедельник начинается в субботу".

Пол вдруг качнулся под моими ногами. Раздался пронзительный
протяжный скрип, затем, подобно гулу далекого землетрясения, раздалось
рокочущее: "Ко-о... Ко-о... Ко-о..." Изба заколебалась, как лодка на
волнах. Двор за окном сдвинулся в сторону, а из-под окна вылезла и
вонзилась когтями в землю исполинская куриная нога, провела в траве
глубокие борозды и снова скрылась. Пол круто накренился, я почувствовал
что падаю, схватился руками за что-то мягкое, стукнулся боком и головой
и свалился с дивана. Я лежал на половиках, вцепившись в подушку, упавшую
вместе со мной. В комнате было совсем светло. За окном кто-то
обстоятельно откашливался.
-- Ну-с, так... -- сказал хорошо поставленный мужской голос. -- В
некотором было царстве, в некотором государстве был-жил царь, по
имени... мнэ-э... Ну, в конце концов неважно. Скажем, мнэ-э...
Полуэкт... У него было три сына-царевича. Первый... мнэ-э-э... Третий
был дурак, а вот первый?..
Пригибаясь, как солдат под обстрелом, я подобрался к окну и
выглянул. Дуб был на месте. Спиною к нему стоял в глубокой задумчивости
на задних лапах кот Василий. В зубах у него был зажат цветок кувшинки.
Кот смотрел себе под ноги и тянул: "Мнэ-э-э..." Потом он тряхнул
головой, заложил передние лапы за спину и, слегка сутулясь, как доцент
Дубино-Княжицкий на лекции, плавным шагом пошел в сторону от дуба.
-- Хорошо... -- говорил кот сквозь зубы. -- Бывали-живали царь
да царица. У царя, у царицы был один сын... мнэ-э... дурак,
естественно...
Кот с досадой выплюнул цветок и, весь сморщившись, потер лоб.
-- Отчаянное положение, -- проговорил он. -- Ведь кое-что помню!
"Ха-ха-ха! Будет чем полакомиться: конь -- на обед, молодец -- на
ужин..." Откуда бы это? А Иван, сами понимаете -- дурак, отвечает: "Эх
ты, поганое чудище, не уловивши бела лебедя, да кушаешь!" Потом,
естественно -- каленая стрела, все три головы долой, Иван вынимает три
сердца и привозит, кретин, домой матери... Какой подарочек! -- Кот
сардонически засмеялся, потом вздохнул. -- Есть еще такая болезнь --
склероз, -- сообщил он.
Он снова вздохнул, повернул обратно к дубу и запел: "Кря-кря, мои
деточки! Кря-кря, голубяточки! Я... мнэ-э... я слезой вас отпаивала...
вернее -- выпаивала..." Он в третий раз вздохнул и некоторое время шел
молча. Поравнявшись с дубом, он вдруг немузыкально заорал: "Сладок кус
недоедала!..."
В лапах у него вдруг оказались массивные гусли -- я даже не
заметил, где он их взял. Он отчаянно ударил по ним лапой и, цепляясь
когтями за струны, заорал еще громче, словно бы стараясь заглушить
музыку:
Дасс им таннвальд финстер ист,
Дасс махт дас хольтс,
Дасс... мнэ-э... майн шатц... или катц?..

Он замолк и некоторое время шагал, молча стуча по струнам. Потом
тихонько, неуверенно запел:

Ой, бывав я в тим садочку,
Та скажу вам всю правдочку:
Ото так
Копають мак.

Он повернул к дубу, прислонил к нему гусли и почесал задней ногой
за ухом.
-- Труд, труд и труд, -- сказал он. -- Только труд! Он снова
заложил лапы за спину и пошел влево от дуба, бормоча:
-- Дошло до меня, о великий царь, что в славном городе Багдаде
жил-был портной, по имени... -- Он встал на четвереньки, выгнул спину и
злобно зашипел. -- Вот с этими именами у меня особенно отвратительно!
Абу... Али... Кто-то ибн чей-то... Н-ну хорошо, скажем, Полуэкт. Полуэкт
ибн... мнэ-э... Полуэктович... Все равно не помню, что было с этим
портным. Ну и пес с ним, начнем другую...
Я лежал на подоконнике и, млея, смотрел, как злосчастный Василий
бродит около дуба то вправо, то влево, бормочет, откашливается,
подвывает, мычит, становится от напряжения на четвереньки -- словом,
мучается несказанно. Диапазон знаний его был грандиозен. Ни одной сказки
и ни одной песни он не знал больше чем наполовину, но зато это были
русские, украинские, западнославянские, немецкие, английские, по-моему,
даже японские, китайские и африканские сказки, легенды, притчи, баллады,
песни, романсы, частушки и припевки. Склероз приводил его в бешенство,
несколько раз он бросался на ствол дуба и драл кору когтями, он шипел и
плевался, и глаза его при этом горели, как у дьявола, а пушистый хвост,
толстый, как полено, то смотрел в зенит, то судорожно подергивался, то
хлестал его по бокам. Но единственной песенкой, которую он допел до
конца, был "Чижик-пыжик", а единственной сказочкой, которую он связно
рассказал, был "Дом, который построил Джек" в переводе Маршака, да и то
с некоторыми купюрами. Постепенно -- видимо, от утомления -- речь его
обретала все более явственный кошачий акцент. "А в поли, поли, -- пел
он, -- сам плужок ходэ, а... мнэ-э... а... мнэ-а-а-у!.. а за тым плужком
сам... мья-а-у-а-у! сам господь ходэ или бродэ?.." В конце концов он
совершенно изнемог, сел на хвост и некоторое время сидел так, понурив
голову. Потом тихо, тоскливо мяукнул, взял гусли под мышку и на трех
ногах медленно уковылял по росистой траве.

Такого Понедельника никто не напишет - это можно читать вечно! Мне только продолжение не понравилось. Про бюрократов. Но это не значит, что плохо.. Помоему настало время перечитать все книги.

— А потом? — спросила Анка.

Пашка отвел глаза, несколько раз хлопнул себя ладонью по колену, наклонился и потянулся за земляникой у себя под ногами. Анка ждала.

— Потом… — пробормотал он. — В общем-то никто не знает, что было потом, Анка. Передатчик он оставил дома, и когда дом загорелся, на патрульном дирижабле поняли, что дело плохо, и сразу пошли в Арканар. На всякий случай сбросили на город шашки с усыпляющим газом. Дом уже догорал. Сначала растерялись, не знали, где его искать, но потом увидели… — Он замялся. — Словом, видно было, где он шел.

Пашка замолчал и стал кидать ягоды в рот одну за другой.

— Ну? — тихонько сказала Анка.

— Пришли во дворец… Там его и нашли.

— Как?

— Ну… он спал. И все вокруг… тоже… лежали… Некоторые спали, а некоторые… так… Дона Рэбу тоже там нашли… — Пашка быстро взглянул на Анку и снова отвел глаза. — Забрали его, то есть Антона. Доставили на Базу… Понимаешь, Анка, ведь он ничего не рассказывает. Он вообще теперь говорит мало.

Анка сидела очень бледная и прямая и смотрела поверх Пашкиной головы на лужайку перед домиком. Шумели, легонько раскачиваясь, сосны, в синем небе медленно двигались пухлые облака.

Алексей пишет:Такого Понедельника никто не напишет - это можно читать вечно! Мне только продолжение не понравилось. Про бюрократов. Но это не значит, что плохо.. Помоему настало время перечитать все книги.

мне, кстати, "Сказка о тройке" тоже не понравилась... но писалась эта книга совсем в другое время... она, на мой взгляд вышла сильно политизированной и чересчур сатирической... ей не хватило веселья, доброты и наивности первой книги...

Парень из преисподней

- Я ведь могу надеяться снова попасть в свою группу... в столичную
школу...
- Вряд ли, - сказал румяный.
Гаг только глянул на него и снова стал смотреть на сухопарого.
- Ведь я - Бойцовый Кот, - сказал он. - Третий курс... Имею
благодарности. Имею одну личную благодарность его высочества...
Румяный замотал головой.
- Это несущественно, - сказал он. - Не в этом дело.
- Как это - не в этом дело? - сказал Гаг. - Я - Бойцовый Кот! Вы что,
не знаете? Вот! - Он поднял правую руку и показал - опять-таки сухопарому
- татуировку под мышкой. - Мне пожимал руку его высочество, лично! Его
высочество пожаловал мне...
- Да нет, мы верим, верим, знаем! - замахал на него руками румяный,
но Гаг оборвал его:
- Господин врач, я разговариваю не с вами! Я обращаюсь к господину
офицеру!
Тут румяный почему-то вдруг фыркнул, закрыл лицо ладонями и захохотал
тонким противным смехом. Гаг ошеломленно смотрел на него, потом перевел
взгляд на сухопарого. Тот наконец заговорил:
- Не обращай внимания, Гаг. - Голос у него был глубокий,
значительный, под стать лицу. - Однако ты действительно не представляешь
своего положения. Мы не можем отправить тебя сейчас в столичную школу.
Скорее всего, ты вообще никогда больше не попадешь в школу Бойцовых
Котов...
Гаг открыл и снова закрыл рот. Румяный перестал хихикать.
- Но я же чувствую себя... - прошептал Гаг. - Я совершенно здоров.
Или я калека? Скажите мне сразу, господин врач: я не калека?
- Нет-нет, - быстро сказал румяный. - Руки-ноги у тебя в полном
порядке, а что касается психики... Кто такой был Ганг Гнук, ты помнишь?
- Так точно... Это был ученый. Утверждал множественность обитаемых
миров... Имперские фанатики повесили его за ноги и расстреляли из
арбалетов... - Гаг замялся. - Вот точной даты я не помню, виноват. Но это
было до первого алайского восстания...

Жук в муравейнике.

В 13.17 Экселенц вызвал меня к себе. Глаз он на меня не поднял, так что я видел только его лысый череп, покрытый бледными старческими веснушками, - это означало высокую степень озабоченности и неудовольствия. Однако не моими делами, впрочем.

- Садись.

Я сел.

- Надо найти одного человека. - сказал он и вдруг замолчал. Надолго. Собрал кожу на лбу в сердитые складки. Фыркнул. Можно было подумать, что ему не понравились собственные слова. То ли форма, то ли содержание. Экселенц обожает абсолютную точность формулировок.

- Кого именно? - спросил я, чтобы вывести его из филологического ступора.

- Лев Вячеславович Абалкин. Прогрессор. Отбыл позавчера на Землю с Полярной базы Саракша. На Земле не зарегистрировался. Надо его найти.

Он снова замолчал и тут впервые поднял на меня свои круглые, неестественно зеленые глаза. Он был в явном затруднении, и я понял, что дело серьезное.

Прогрессор, не посчитавший нужным зарегистрироваться по возвращении на Землю, хотя и является, строго говоря, нарушителем порядка, но заинтересовать своей особой нашу Комиссию, да еще самого Экселенца, конечно же, никак не может. А между тем Экселенц был в столь явном затруднении, что у меня появилось ощущение, будто он вот-вот откинется на спинку кресла, вздохнет с каким-то даже облегчением и проворчит: "Ладно, извини. Я сам этим займусь." Такие случаи бывали. Редко, но бывали...

За миллиард лет до конца света.

Скрипнув половицей появился откуда-то одуревший от жары
Калям, глянул на Малянова зелеными глазами, беззвучно разинул
и снова закрыл рот. Затем, подергивая хвостом, проследовал под
плиту, к своей тарелке. Ничего на этой тарелке не было, кроме
сохлых рыбьих костей.
- Жрать хочешь... - Сказал Малянов с неудовольствием.
Калям сейчас же откликнулся в том смысле, что да, неплохо
бы наконец.
- Утром же тебе давали, - сказал Малянов, опускаясь на
корточки перед холодильником. - Или нет, не давали... Это я
тебе вчера утром давал...
Он вытащил калямову кастрюлю и заглянул в нее - были там
какие-то волокна, немного желе и прилипший к стенке рыбий
плавник. А в холодильнике, можно сказать, и того не было.
Малянов заглянул в морозильник - там, в сугробах инея,
устроился на зимовку крошечный кусочек сала на блюдце. И все.