Tatjana / проза /

Трасса за трассой… кусок за куском
Жизнь, как на карту ставя…
Я забываю сейчас о былом
Только одно вспоминаю:

Трассу за трассой иду на пролом,
Лишь бы пройти мечтая,
Мой генерал, я не вспомню о том
Жизнь за тебя отдавая…

Свет мерк в глазах, перегрузки размазывали тело… странное, непривычное ощущение, казалось, какие могут быть перегрузки для легкого, невесомого, состоящего из одной энергии тела. Энергии, почти неощутимой и имеющей возможность трансформироваться по малейшему желанию. Скорость, с которой двигалась Баритта, превосходила все мыслимые пределы, и видимо, поэтому её мысли не успевали за ощущениями, меняющимися в зависимости от скорости, а раз не успевали, то и реагировала она с опозданием. Но по-другому сейчас было нельзя. Нужно было пройти по этой трассе. Трасса была легендарная… и заброшенная. По ней когда-то двигались из конца в конец вселенной, первые Строители, но им было проще, они вообще не имели того, что сейчас называют телами, они были мыслью, а движение мысли (если та имеет желание двигаться) не имело пределов ни в скорости, ни в расстоянии. У них, у этих первых Строителей, были свои собственные пути, по одному из них и «шла» на пределе своих возможностей Баритта.
Она не думала сейчас о том, что привело её сюда, не думала о возможных последствиях для себя, она только одно знала, что если не успеет, то случится непоправимое: Генерал проиграет и погибнет. На карту было поставлено всё – существование...

Это была первая война, и в неё была втянута вся вселенная, ни одна из галактик не осталась в стороне. Это была первая игра, в которой выиграть мог только кто-то один. До этого игры были мирными, и выиграть от такой игры могли все, но мир раскололся на мелкие осколки, стал враждебным, и теперь победа могла достаться только кому-то одному.

Она прошла эту трассу, и поняла, что прошла, только обнаружив себя в привычном состоянии, двигающейся с привычной скоростью. Сориентировавшись в пространстве и сообразив, что впереди еще две трети пути, Баритта изменила курс и включила поисковые системы. Где-то тут в конце первой, должно было быть начало следующей не менее древней трассы. Искала она недолго и на полной скорости выскочила на следующий путь Строителей. Двигаясь вперед с еще более оглушительной скоростью, она могла только одно: пытаться сохранить свою осознанность, и сколько ей это удавалось сказать трудно. К концу пути от осознанности не осталось ничего, да и тело, прекрасное удобное тело, фантастически красивое и такое родное, превратилось в ошметки. Эти ошметки собрались в бесформенный ком, когда она с трудом смогла собрать сознание в точку. Двигаться в таком виде было почти невозможно, тело создавало противонамерение и тормозило движение. А поисковая система обнаружила уже третью, последнюю, так необходимую ей сейчас трассу.

Когда-то, еще до этой безумной войны, она любила красивые тела, каждое из них было верхом совершенства, полетом её безудержной фантазии. Баритта умела сочетать краски и форму в изумительные создания, её тонкий вкус приводил в восхищение. Внутренняя гармония всегда светилась через созданные ею произведения, иначе и не назвать те формы, через которые она проявлялась во внешний мир. Но сейчас был тот момент, когда она меньше всего думала о красоте, сейчас ей нужна была скорость. И впервые отринув красоту, собрав то, что осталось, она влетела на последнюю трассу.

…красота спасет мир…

Она не вернулась с той последней трассы… Никто не знает, что с ней произошло, никто её больше никогда не видел. И никто из существующих в этой вселенной, так никогда и не смог повторить её образы.

Татка стояла посередине комнаты и жмурилась от удовольствия. Радостно вздыхала и ловила каждое изменение в ощущениях. Она была счастлива - тётя Люда красила ей губы. Вот мягкая шелковая палочка прошла по нижней губе, и губа стала на удивление незнакомой. Вот коснулась верхней губы, и с нею произошло то же самое. Вот легким движением пальчика тётя что-то поправила, и снова – прикосновение помады… Ах, какой же красивой, какой необычной и удивительной будет она, когда это действо закончится и можно будет глянуть в зеркало... в большое зеркало, не такое как у мамы, не одиночное. В этой комнате, в её углу, – их сразу три. А еще… на тумбочке, рядом с этим зеркалом, лежит целое богатство. Когда – немного раньше – Татка добралась до него, удрав от мамы и преодолев колени всех сидящих за столом взрослых, она долго стояла, замерев и не решаясь прикоснуться к этим сокровищам.

Бутылочка в форме круглого домика, еще маленькие бутылочки, с разноцветными крышечками; круглая коробочка, украшенная цветами, и палочки… Палочки, которые можно открыть, и обнаружить там замечательно пахнущую, ярко-красную помаду. У мамы тоже есть такие сокровища, только до них – не достать... Они все – на верхней полке этажерки, и Татке, даже приставив стул, до них не дотянуться.
В свои четыре года, Татка четко знает, что мир делится на три части: «можно», «нельзя» и «надо». Можно – спросить разрешения; нельзя – трогать без спросу; и надо – быть хорошей девочкой. Самое трудное – это быть хорошей девочкой… но и с этим можно справиться, ведь бабушка всегда говорит, что и как полагается делать хорошей девочке.

Разглядев все бутылочки с духами, прикоснувшись к коробочке с пудрой и взяв в руки самое желанное – помаду, она вспомнила, что послушные девочки, ничего не трогают без спросу…

- Мама, можно я губы накрашу? – зазвенел колокольчиком вопрос на всю комнату.

- Ой, давай это сделаю я, - и тётя Люда поднялась с дивана, подошла к Татке, развернула её спиной к гостям и принялась священнодействовать.

Окружающий мир исчез, остались только нежные прикосновения помады, но Татка знала: когда она повернется лицом к гостям, все ахнут от её красоты.
Мир взрослых… он добрый, иногда строгий, но, в общем-то, замечательный; в него не страшно шагнуть, ему можно довериться, он сильный и в нём есть ответы на все вопросы.
Он раскрывается постепенно, и Татка впускает его к себе, в своё сердце, без оглядки.

- Вот и всё, - сказала тётя Люда и чуть отстранилась, глядя на свою работу. Губки как у клоуна, под носиком усы – получилось смешно. И тётушка резко развернула красавицу к зрителям.

Всё произошло так быстро, что Татка, дожидавшаяся этого момента, пропустила его, она не успела открыть глаза. Мгновение длилось молчание, потом грянул дружный смех.

На какой-то миг мир просто исчез... Снова возник он – уже развалившимся на две неравные, чужие друг другу части: на мир Татки, и мир взрослых, отгороженные друг от друга огромной стеной. Стеной, которую Татка будет преодолевать, долго... без желания, без интереса, лишь по принуждению и лишь тогда, когда будет звучать: «надо».

Маруся сидела на корточках и разглядывала чудище. Сбежавшая только что от мамы и сильно забежавшая вперёд, она неслась по тропинке, и чуть было не споткнулась об него... «споткнулась» – это, конечно, сильно сказано… просто: неожиданно увидела это незнакомое существо, едва успев спасти его от своей сандалии, уже занесённой над ним. И вот, сейчас она заворожено смотрит на пересекающего тропинку незнакомца, похожего на круглую длинную щёточку. Такой щёточкой бабушка моет бутылки из-под молока, только бабушкина щеточка – побольше размером, серенькая и неинтересная, а «это» – оно чёрное, мохнатое, с ярко-желтыми полосками по бокам. То, что чудище – живое, Маруся поняла сразу, разглядев в первый же момент целую кучу ножек и маленькие-маленькие глазки.

- Ух-ты! – восхитилась Маруся, - ты кто?

Чудище замерло на тропинке, и, будто специально давая себя разглядеть, демонстрировало любопытным Марусиным глазам свои удивительные желтые полоски.

- Мохнатенький, ты куда идешь? - продолжила беседу Маруся, - где твои детки?

Мохнатенький помалкивал, настороженно шевеля своими мохнатинками, но перестал уже быть для неё «чудищем»: они ведь – познакомились… осталось только подружиться. Маруся сорвала травинку, и осторожно потрогала ею мохнатика; тот быстро свернулся в колечко.

- Боишься… - заключила Маруся, и выкинула травинку - хорошо, я не стану тебя обижать, …иди к своим деткам; я только полюбуюсь на тебя, ты такой красивый…

- Фу! Какая гадость, - послышался вдруг голос сверху, и красная мамина туфля опустилась на чудище.

...Ухватив Марусю за руку, мама потащила её вперед, и Марусе ничего не оставалось, кроме как последовать за ней, зажмурив глаза, боясь оглянуться на то, что осталось позади, ...там, на тропинке.

…Она падала… а со стороны это выглядело, как падающая звезда… Потом, после падения, она так никогда и не вспомнила, что с ней произошло, у неё даже не возникло предположения, что с ней что-то происходило… или, вообще: могло происходить.

…Она падала, ломая крылья… Вернее, она так себя ощущала. Вывернутые за спину крылья заставляли кувыркаться стремительно летящее вниз, теряющее ориентацию в пространстве тело; вот уже стало непонятно, где верх, где низ... сознание меркло от боли, и разлетевшись множеством энергетических капелек от удара о что-то твердое, погасло совсем. Вновь появилось оно совершенно в другом месте, на фоне незнакомых и непонятных звуков: Лиииина… Линочка… Эти звуки заставили сосредоточить внимание, собрать его в единое целое, зафиксировать. Через какое-то время она узнала, что так её зовут, что Лиина – это она. И, постепенно, очень медленно, она проявилась в этом мире, проявилась в ответ на голос, зовущий её этим новым звуком…

Мир вокруг казался чужим, всё время преследовало ощущение, что где-то далеко, за какими-то синими далями, существует другая жизнь. И что где-то там, за этой далью, есть родная душа.

…Он шел, оставляя за собой одну галактику за другой, не замечая ни расстояния, ни времени. Световые года складывались в парсеки, и уже можно было начинать счёт в световых столетиях, если бы это имело хоть какой-то смысл, ведь время – всего лишь суждение, оно существует только тогда, когда ты считаешь, что оно есть... Для кого-то оно – «непреодолимо», а для кого-то – его вовсе не существует.

Сменялись галактики, звездные скопления стремительно исчезали из поля зрения. Он не думал о том, что было, и – тем более – о том, что будет. Его занимал тот единственный момент, что находится на стыке прошлого и будущего, в исчезающее-малом промежутке между «было» и «будет». Он был в настоящем; был сосредоточен на одном: она опять ушла, почти настигнутая; вильнула, ускользнув от его вИдения. И он опять кинулся её догонять. Эта недостижимость, созданная – ею, для него, заставляла мчаться через пространство, а по дороге приобретать драгоценный опыт. Он никогда бы не увидел и не узнал столько, если бы не она. Ведя его за собой, показывая ему весь мир, заставляя узнать всё что возможно, она лепила его мужество, стойкость, целеустремленность. Он выкристаллизовывался в этой игре, он становился Воином Высшей Касты, он становился Ведущим. Единственной, кем он мог быть ведом, была она. Она – его недостижимость.

А она – обожала, и его, и эту игру, гордилась его достижениями. Она весь мир открывала ему, позволяя быть таким, какой он есть, и, в то же время, увлекая за собой – изменяла его, радуясь этим изменениям, а затем – придумывала для него следующую игру. В её отношении к нему не было ничего личностного. У неё не было намеренья или желания им владеть, ей достаточно было просто знать, что он есть. Он есть, он успешен, и – всё; этого вполне хватало. Она, даже, не нуждалась в его любви: она любила сама и дарила свою любовь.

Сейчас он, опять потеряв её, шел через пространство с единственной целью: услышать среди какофонии миров её позывные. Они звучали всегда, она звучала всегда, она звучала для него, не могла не звучать. Мир остановился бы, если бы она замолчала.

Если бы время не было просто суждением – можно было бы сказать, что в этот раз он ищет её уже довольно долго; он прошел почти все, что возможно. Остался только один – этот, пользующийся дурной славой – девятый сектор две тысячи десятой галактики. Сейчас в нем царило тревожное затишье; казалось, что здесь никого нет. И вдруг: он её услышал. Уловив её звучание, он без колебаний ринулся в обозначившемся направлении. Его радость была так велика, что почти заслонила от него происходящее: стремительно приближаясь к странной планете, его корабль лишился управления. Удар об атмосферу обернулся взрывом, остатки энергии разлетались по пространству… еще одна звезда упала на Землю.

…Арт, мальчик мой, - звучало где-то рядом, и он открыл глаза. Он достиг её, он был рядом с ней.

А у неё сердце замирало от счастья. Зеленые глазки смотрели на неё; она купалась в них, тая от любви и нежности. Лиина всегда хотела иметь сына, она знала, что он у неё обязательно будет, и вот теперь он был. Родная душа нашла её.