Галкины рассказки - 2

Мне понравилось, Гал!

Танечки мои дорогие, спасибо!

Вот еще одна рассказка.

Жёлтые хризантемы

Стас оставил машину около небольшой церквушки. Хотелось немного пройтись, размять ноги – почти сутки был за рулём. Октябрь выдался на удивление тёплым. Лето как будто не хотело уступать свои права осени. Лёгкий ветерок слегка шевелил цветы в его руках. Жёлтые хризантемы, игольчатые лепестки которых словно полоски тончайшего шёлка. Соня любила именно эти цветы с полупрозрачными изогнутыми кверху лепестками. Стас улыбнулся, вспомнив, как воровал для неё хризантемы на соседских дачных участках.
- Почему жёлтые? – спрашивал Стас. – Это же цвет разлуки.
- Ерунда какая… - смеялась Соня, утыкаясь носом в цветы. – Ты посмотри на них, они же как маленькие солнышки, и не хочется верить, что впереди зима.
Он ничего не понимал в цветах. Ему просто нравилось, когда Сонин нос утопал в букете. И представлял, как глаза её улыбаются там, внутри букета. Улыбка у неё была такой же солнечной, как эти хризантемы.
Соня пришла в их школу, когда он учился в девятом классе. Одноклассники приняли её холодно и как-то настороженно. А он сразу не то, что влюбился, но заинтересовался ею. Она сильно отличалась от других девчонок. Смуглая кожа, глаза как угольки под длинными тёмными ресницами, чёрные волосы, крупными кудрями спускающиеся до плеч, нос с горбинкой. Соня очень не любила свой нос, говорила, что он слишком большой. Стас так не думал. Сам удивлялся, почему Соня его зацепила. В восьмом классе, как и большинство мальчишек, добивался внимания голубоглазой красавицы Марины. Портфель таскал симпатичной Леночке.
Лишь в конце учебного года Стас осмелился пригласить Соню погулять…
Он резко остановился. Как будто это были не воспоминания, а чёрно-белое кино. Хотелось курить. Стас увидел скамейку, присел. Наверное, все уже были на месте. А его ноги не несли. Решил немного посидеть. Накануне звонок Марины застал его врасплох.
- Ты приедешь? – спросила она. – Сообщи номер рейса, тебя кто-нибудь встретит.
- Обязательно приеду. Встречать не надо, я на машине, - выдохнул он. – Только скажи, где это.
- Взморье. Знаешь, Соня же свою городскую квартиру продала – купила маленький домик у залива, говорила, рассветы встречать будет.
И как стоп-кадр: трудовая практика, уборка моркови. Ночевали, как в казарме. Не спалось. Утром, взявшись за руки, побежали на залив и увидели такую красоту – солнце краешком выглянуло из воды. Оно было оранжевым, а небо – розовым. И это оранжевое чудо становилось всё больше, отражаясь в воде, а небо играло разными красками. И на заливе плясали сотни солнечных зайчиков.
- Как красиво! – восторгалась Соня. – Стас, а давай, когда будем старенькими, купим маленький домик на берегу залива. Это же бесподобно – видеть такую красоту! Представляешь, будем каждый день рассветы встречать…
Стас тяжело поднялся. Небольшую группку одноклассников заметил издалека, они его не видели. Он встал за деревом. Маринка, всё такая же красивая и деятельная, как будто до сих пор была старостой класса. Никитка, друг, с которым хулиганили когда-то, пожалуй, изменился: проглядывала проплешина среди седых волос, а над ремнём брюк навис солидный животик. Костя – большой начальник в области. Кто бы мог подумать, ведь в школе был одним из серой массы. Даже Леночка, чуть располневшая, но моложавая была здесь. Он разглядел всех. И только на Соню не мог взглянуть. Не мог – и всё тут. Мысли о ней не давали продыху. Ему казалось, что внутри живёт гнойник вины, который никак не может лопнуть.
***
Последнее лето перед выпускным классом они проводили вместе: гуляли в парке, ходили в кино, ели мороженое, ездили на пляж. Тогда даже не подозревали, как были счастливы и что такого счастья у них не будет больше никогда и ни с кем. Они целовались, сидя на уединённой скамейке в парке. Иногда он приходил к Соне домой. Отец её - дядя Лазарь, работал зубным техником, мать – тётя Хая, занималась домом. Сколько он помнил тётю Хаю, она всё время что-то колдовала на кухне и постоянно угощала его чем-нибудь. Дома мама таких блюд не готовила. Маца ему не нравилась, а форшмак имел необычный вкус. Ел из вежливости. Дяди Лазаря почти никогда дома не было – пропадал на работе. Его отец тоже пропадал на работе - трудился в обкоме партии. Мать была уверена, что сын проводит время с Леночкой – дочерью друзей. Соня не была у Стаса дома, и лучше бы он никогда её не приводил к себе.
Это случилось ближе к окончанию школы. Стас уже не помнил, зачем они зашли к нему. Обычно в это время мать ходила по магазинам или салонам. А тут вдруг оказалась дома. Он подтолкнул Соню к матери:
- Знакомься, ма, это Соня Либман, моя одноклассница. Мы в кино собираемся.
Мать поджала губы и холодно кивнула. А вечером, когда он счастливый пришёл домой, резко спросила:
- Я надеюсь, у тебя ничего нет с этой еврейкой?
- Ты имеешь в виду Соню? – он напрягся. – У меня с ней ничего нет, просто я её люблю, и мы поженимся, как только я встану на ноги.
- Этому не бывать никогда! – мать вдруг завизжала как в припадке. – Ты понимаешь, что из-за этой девчонки сломаешь отцу карьеру. Сейчас его переводят на более высокую должность, а потом возможен перевод в Ленинград. А ты хочешь всё разрушить! И ему, и себе.
- О чём ты, мама? – Стас недоумевал. – Причём тут Соня и папина карьера?
- Она еврейка.
- И что из того? У нас в стране все национальности равны.
- Это не национальность – это образ жизни. Я узнала, её отец работает зубным техником, а это значит, что у него махинации с золотом. Потом либо его посадят, либо они уедут в Израиль.
- Не ожидал от тебя такого. Не надо уподобляться фашистам.
- Как ты можешь обзывать меня фашисткой?! – заорала мать. – Не смей!
Она заплакала. Слёзы на него подействовали больше, чем ор. Стас не стал спорить и ушёл в свою комнату.
К этому разговору они не возвращались. Но мать старалась его чем-нибудь занять, чтобы не оставалось свободного времени для встреч с Соней. Чаще в доме стала появляться Леночка. На весенние каникулы его отправили к бабушке в Ярославль под предлогом, что та заболела. Потом подготовка к выпускным экзаменам. И неожиданное для родителей решение Стаса поступать в Ленинграде в военное училище.
Они договорились с Соней уехать вместе. Вернее, ехали они как раз по отдельности, чтобы его родители ничего не заподозрили. У Сониной матери в Ленинграде жила какая-то дальняя родственница, которая их и впустила в маленькую комнатку на время вступительных экзаменов.
Кольнуло сердце. Как будто только вчера Соня нежно обнимала его тонкими руками, а он целовал её губы в той маленькой комнатке на старом скрипучем диване. Эти новые чувства и взрослые отношения затмевали красоты города. Он пытался любоваться Питером, а видел только Соню. Им трудно было расстаться даже на минуту. А пришлось расстаться на целую жизнь.
Они готовились к вступительным экзаменам, когда почтальон принёс телеграмму. У Сони дрожали руки и губы. Стас прочитал. Всего лишь небольшой листок бумаги с лентой наклеенного текста без знаков препинания, текст, который он помнил слово в слово: «Сонечка срочно приезжай нас беда мама». Разве мог он подумать, что этот листок разлучит их навсегда?
Сейчас, прислонившись к дереву, Стас думал, какое жестокое это слово – навсегда. Но тогда они верили, что расстаются ненадолго: всё образуется, и Соня приедет к нему. В этом году не успеет на экзамены в педагогический - поступит на следующий. Какими они были молодыми и наивными… Стас-то был уверен, что делает свою жизнь сам, преграды можно преодолеть, главное – любовь. Но оказалось всё не так просто. В судьбу вмешиваются непредвиденные обстоятельства и другие люди.

***
Бывшие одноклассники что-то говорили, но ему не было слышно слов. Он всё ещё не мог взглянуть на Соню. Не видел её с того самого дня, когда они прощались в Пулково. Соня горько плакала, не стесняясь окружающих, он гладил её по волосам, пытаясь успокоить. А она всхлипывала горше, прижималась к нему и шептала: «Что бы ни случилось, я всегда буду тебя любить. Всегда, помни». А он молчал, только слизывал слёзы с её щёк. Сейчас ему показалось, что чувствует солоноватый вкус тех слёз. В июле ещё не было жёлтых хризантем. Стас представлял, как приедет за Соней с солнечным букетом, лишь только сдаст экзамены. Пожалуй, опоздал он с цветами - опоздал неотвратимо. Почти на полвека.
По приезде Соня заказала междугородный разговор. Три минуты. С тех пор он не слышал её голос, так и запомнил:
- Прости, Стас, я пока приехать не могу. Отца арестовали, мама заболела. Я должна быть с ними.
- За что арестовали?
- Говорят, что-то незаконное с золотом. Сама ничего не пойму.
Минуту они молчали, он не знал, что говорят в таких случаях, потом пробормотал:
- Всё образуется, Сонюшка, держись. Я люблю тебя.
- Я тоже тебя очень люблю.
И всё – три минуты кончились. Мелькнула предательская мысль: «Выходит, мать была права насчёт золота…»
Понятно, Соне сначала было не до писем. Ему тоже: экзамены, первые дни в училище, жёсткая дисциплина. Вдруг неожиданно приехала мать. Отца переводили на работу в Смольный, и она приехала обустраивать служебную квартиру. Стаса отпустили в увольнение. Он соскучился по родителям. Но ещё больше хотелось узнать о Соне. Спрашивать боялся. Но мать обронила как бы между прочим:
- Кстати, Либманы уехали в Израиль. Эти космополиты не имеют понятия родины. Видимо, давно документы собирали.
- Как уехали? Этого не может быть. Дядя Лазарь же в СИЗО. Они не могли его оставить, - Стас почувствовал, как холодеют кончики пальцев.
- Он умер. Их больше ничего не держало. Эти же всегда ищут, где лучше жить. Потом, наверное, в штаты подадутся, - равнодушно ответила мать.
Она стала рассказывать что-то о новой работе отца, об одноклассниках, упомянула Леночку. Но Стас не слушал. Внутри у него всё перевернулось, казалось, тысячи бомб взорвались, разрывая сердце: «Как же так? Неужели жизнь там дороже нашей любви? Даже ничего не сказала, не написала… Так не похоже на мою Соню. Предательница…» Опять мать оказалась права. Потом пытался оправдать: «Наверное, тётя Хая сильно больна. Думает, что там её вылечат. Скоро сообщит. Моя Соня не может иначе…»
Но время шло, а вестей от девушки не было. Боль переросла в тупую злость и острую обиду. Видимо, это было защитной реакцией, чтобы не свихнуться. Стас учился по инерции, вгрызаясь в науки, чтобы меньше думать о Соне. Тем временем в родительской квартире поселилась Леночка. Перед выпуском он женился. Ему было всё равно, на ком жениться. Если не Соня, то всё равно. И уехал служить на северный флот. Жизнь в Гремихе мёдом не казалась, и Леночка очень быстро сбежала.
Стас не помнил даже, чем занимался вне службы, пока не встретил Надю. Хорошая женщина. Так сказать, крепкий тыл. Родила ему двух дочерей. Нормально жили: как поётся в песне «просто встретились два одиночества». Вот и сейчас без слов отпустила в родной город, хотя всегда знала, кто стоял между ними все годы совместной жизни.
Стас сунул в рот сигарету, пожевал. Курить он начал с тех пор, как однажды совершенно случайно встретил Марину в Питере, когда уже уехал с севера. Сразу спросил:
- Не знаешь, как там Соня в Израиле? Или в штаты подалась? – ждал ответ с нетерпением.
- Ты о чём, Стас? – удивилась Марина. – Соня в городе. Окончила педучилище, работает в детдоме.
- Когда вернулась? – почувствовал, как голос стал хриплым.
- Она и не уезжала никуда, - пожала плечами Марина. – Не понимаю, с чего ты взял такое.
- Мать сказала, что когда дядя Лазарь в СИЗО умер, Соня с матерью в Израиль уехали.
- Бред какой-то, - Марина как-то странно посмотрела на него. – Так ты и про сына ничего не знаешь?
- У Сони сын? Сколько лет? Кто отец? – выпалил Стас.
- Был сын, думаю, твой. Стасиком звали. Тяжело болел и умер пять лет от роду. Денег больших на лечение не было, вот и угас. А Соня твоя в психушку загремела. Травилась, еле откачали. Неужели, правда, ничего не знал? Надо же, и мамаша твоя ничего не сказала, - Марина пожала плечами. – Твоего адреса ни у кого не было, даже у Соньки. Мы помогали, чем могли. Но…
Стас, оглушённый, молчал. Он не мог поверить в то, что услышал.
- У тебя нет сигаретки? – только и мог спросить он.
- Э, дружок, тебе не курить - выпить надо, - Марина протянула сигарету. – Слышала, что твой папаша постарался, чтобы Либмана посадили.
Стаса передёрнуло. Казалось, вся жизнь становилась с ног на голову.
- Помогали… - протянул Стас. – Надо же, а ведь в школе не любили её. Презирали даже.
- О чём ты, Стас? Сонька – хороший человек. Как до сих пор стыдно за те слова, что у меня на выпускном вырвались. Просто меня задевало тогда, что ты её предпочёл мне.
Стас вспомнил: полумрак школьного коридора, он спешил в зал к Соне. Навстречу Марина, подошла вплотную, обняла за шею, подставила губы для поцелуя. Он осторожно отодвинул девушку, и та зло прошипела: «Ну и беги к своей жидовке!»
- Ладно, проехали. Мне как-то надо переварить то, что ты мне рассказала.
Он тогда кружил по барам, пил и не пьянел. С отца уже ничего спросить было невозможно. Если есть тот свет, может, там он вымаливает у внука прощенье. Стас пришёл к матери.
- Ты знала, что у Сони мой сын?
- Фу, несёт, как из бочки, - поморщилась мать. - Ну слышала, что ждала она ребёнка. А твой – не твой, кто знает.
- Какая ж ты мать! Это ведь внук твой.
- Перестань. Мы для тебя старались. Сейчас бы не в училище преподавал, а маялся без работы и денег. У меня вон внучка есть, скоро вторая будет, - мать была уверена в своей правоте. Что-то говорить, орать, доказывать бессмысленно. Родительница всё-таки.
Он просто ушёл, громко хлопнув дверью. Долго не общался, пока мать не заболела. Тогда, после встречи с Мариной, хотел поехать к Соне, в ногах у неё валяться, чтобы простила. Но как раз жену увезли рожать. Роды были сложными, жена долго восстанавливалась. Девчонки были на нём.
Потом инсульт у матери. Дежурства у постели, уколы. Похороны. Опять не поехал.
Снова заела рутина. Теперь ему казалось, что он сам придумывал причины, лишь бы не увидеть Сониных глаз. Она должна его ненавидеть. Чего боялся: Сониной ненависти или себя самого? А годы летели и летели…
И вот теперь он здесь. Стас подошёл к одноклассникам. Никита похлопал его по плечу, Леночка чуть посторонилась, опустив глаза, Костя пожал руку, Марина ободряюще кивнула. Наконец он осмелился взглянуть на Соню. Её черты заострились, от этого нос особенно выделялся. Смотреть на неё сейчас было выше его сил. Стас подошёл, взял холодную руку, слегка прикоснулся губами ко лбу. Положил хризантемы. Еле слышно прошептал: «Прости, Сонюшка… Прости».
Он прикрыл глаза, чтобы не видеть, как забивают крышку гроба, как опускают Соню в её последнее пристанище. Одним махом выпил стакан водки, что заботливо поднёс Костя.
- Ты побудь немного здесь, а мы тебя у церкви подождём, - пробасил Никита. – Домик Сонькин недалеко, пешком дойдём. Там её бывшие коллеги стол накрывают.
- А у них тоже так? Крест, поминки… - спросил Стас, как будто это было сейчас самым важным.
- Кто ж его знает, как у кого, - вмешалась Марина. – У неё же никого не осталось. Совсем. А мы уж организовали, как смогли. Перед Богом все равны. А это тебе от неё, - Марина протянула листок, исписанный неровным почерком, и пошла догонять одноклассников.
Взгляд Стаса упал на соседнюю могилу. Он обомлел: на памятнике была фотография кучерявого мальчишки. Стасик Либман. Дрожащими пальцами Стас погладил фото. Сын, которого он не знал. И никогда не узнает, как это – иметь сына от любимой женщины.
Он надел очки и стал читать письмо:
«Стас, любимый! Я уверена, что ты приехал проводить меня туда. И принёс жёлтые хризантемы. Эта мысль согревает меня последние дни. Ты бы приехал и раньше, но я очень просила Маринку не звонить тебе – не хотела, чтобы ты видел меня такой. Наверное, тогда зря я не стала тебя искать. Может, встретимся где-нибудь в параллельном мире, и тогда всё будет по-другому. Прошу, не вини себя. И прости всех, не держи зла. Дом я завещала тебе. Приезжай с дочками встречать рассвет. Он по-прежнему красив. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Прощай. Твоя Соня».
Стас не сразу понял, что из глаз текут слёзы. И стало легче, как будто всё-таки прорвало гнойник, что жил у него внутри. Завтра утром он пойдёт на залив – встречать рассвет. Прощай, Соня… Или до свидания… там?

Грустно, Га! Хорошая рассказка. Спасибо!

спасибо,...из жизни ситуация,из того времени,когда пропаганда из всех сил кричала о равенстве наций и народов, а на деле существовала масса ограничений и не только для еврейского народа. Мой одноклассник поплатился карьерой военного из-за любви к однокласснице- иудейке.Красивая была девушка...

Девочки, Ле, Танюша, спасибо!

Прочитала на одном дыхании.. Спасибо Галя!

Светочка, спасибо!

Хорошо написала, Галина. Я ещё вчера прочитал..откуда такие душещипательные рассказки берёшь?

Да, да, хорошо Еврейский вопрос подняли в рассказе, Евреи, это самый умный, и Богом избранный народ. Иисус Христос кто? И Гитлер поплатился своей не только карьерой, и жизнью, потому что в неадеквате был к Евреям.

Вообще-то рассказ не о еврейском вопросе. И не надо обострять. Не провоцируй, Серёжа. Нет самых умных и избранных Богом наций. Ты сейчас как Гитлер рассуждаешь...

Это рассказ о большой любви,до гробовой доски.
Но не только ведь,правда Галь?

Да понятно, Танюшка! Просто Леопольд у нас односторонне мыслит. Я это хотела сказать.)))

Елена Р. пишет:Вообще-то рассказ не о еврейском вопросе. И не надо обострять. Не провоцируй, Серёжа. Нет самых умных и избранных Богом наций. Ты сейчас как Гитлер рассуждаешь...

Ладно Лен, Ленушка, пожалуйста не ругайся на мауса, у меня у самого еврейские корни (как мне уже этот лицемер домосед леопольд надоел, хотелось бы переименоваться в мауса или по английски mousesergej тогда и к почте, ближе вообще маус фамильное у меня) Вот только форумчане покане отвыкнут от лео. Рассказ про Соню мне напомнил про зенитцичиц, "А Зори здесь тихие" Бориса Васильева, и фильм потом тоже сняли, там тоже была боец девушка Соня, там пять девчат всего против шестнадцати немчиков диверсантов выступили, в Карелии, там в рассказе тоже о большой Любви вспоминалось, только война и проклятые фашисты не дали девочкам осуществиться счастью.

Сергей, ты уже дедушка даже, не смешно тебе все эти Маусы, Лео...? Нарекли именем - так и зовись им. Хватит уж детского сада

Галя, извини за "не по теме"!

Да Свет, Димке уже через месяц три годика, в садик пока водим, не успеем оглянутся как в первый класс в школу. "Три кота" мультики любит Дима, ещё про грузовичка Лёву, машинками любит играть, ну мальчик ведь не девочки с куколками, а вот с котом Лёвкой мои дома ни как не подружится, он такой игрун то кусается то заигрывает без пряников Тульских, зато с собачкой Лабрадоркой большой Никой дружнее внучок.

Леша, спасибо! А сюжеты из жизни. Моя книга так и называется: "Просто жизнь".
Сережа, в рассказе вовсе не еврейский вопрос. Да и нет такого вопроса.
Тань, конечно, не только о любви. А о любви в обстоятельствах, которые - жизнь, жизнь среди людей, родственников, времени. И о многом другом.

И об этом многом другом рассказка заставляет задуматься... И навевает воспоминания. Кстати, и в настоящее время она не перестаёт быть актуальной, как впрочем и все твои рассказки, Га! За что и люблю их и всегда жду с нетерпением!

Ле, спасибо! Для меня очень много значат ваши отзывы!

Галочка! Браво!Какие рассказы! Очень-очень понравились.

Спасибо, Белочка! Приезжай за книгой.

Рассказка, несколько не свойственная для меня. Очень нужно ваше мнение.

Телепортация в любовь

Опять у меня в личной жизни фиаско. И, как всегда, лечилась работой. Глобальные проблемы отвлекают от личных. Не знаю, почему какие-то недоговоренности оборачиваются непонятками, а в результате ведут к краху. Раньше говорили о пробежавшей искре. Сейчас это стало анахронизмом. В общем, с любовными отношениями у меня не складывается. Зато я хороший журналист. Во всяком случае, так считает мое руководство.
Совсем недавно учёные открыли телепорт. В туристических целях, поэтому и в финансировании недостатка не было. Пока погружение можно рассчитать только в двадцатый век, зато попадаешь именно в тот временной отрезок и в то место, куда надо. Туризм этот не бюджетный, позволить попутешествовать во времени может далеко не каждый. Но по особым пропускам командируют туда историков, следователей, журналистов. Не всех, конечно, а лишь особо отличившихся. У меня было задание написать настоящий репортаж с глубоким погружением об одном знаковом событии Великой отечественной войны к стопятидесятилетию её окончания. Раньше что мы знали о тех трагических событиях? Только то, что написано в книгах, то есть пропущенное через автора. А это не всегда объективно. Я должна была пройти короткий кусок истории рядом с простыми солдатами, теми, кто честно воевал, приближая победу, увидеть всё своими глазами. Люди стали забывать о той войне. А ведь там остались наши предки, жизнями своими отстаивали свободу. Раньше я об этом не думала, как и многие мои сверстники. И лишь побывав там, в этом аду, поняла, какую цену заплатили за победу те, кто воевал против фашизма. И задачей моей было донести через поколения то, что увидела и почувствовала я.
Знала, что опасности для меня нет, а волос седых на голове прибавилось сильно. Оказывается, это глубокое погружение слишком эмоционально воздействует на психику. Находясь там, я столько увидела, столько пережила, - на целую книгу хватит, не то, что на репортаж. Умом понимаешь, что этих людей уже давно нет в живых, а так хочется их спасти, помочь, предупредить!
Я не знаю принципы работы телепорта, как изменяются координаты, что там за шутки со временем происходят. Не сильна я в точных науках. Впрочем, это знать и необязательно. Главное - усвоить правила: категорически запрещается что-то приносить туда и забирать оттуда. Ходить можно лишь пассивным наблюдателем только до полуночи, не вмешиваясь в ход событий. Хотя вмешаться и не получится, даже если очень сильно захотеть. Те, кто там, не могут видеть тех, кто пришёл отсюда. Такое впечатление, что находишься в центре увлекательного кинофильма.
Мой репортаж о штурме Кёнигсберга прошёл на ура. И за это меня премировали бонусом – три дня погружения в то событие двадцатого века, которое меня интересует. За эти три дня я должна была разгадать одну тайну нашей семьи. Дело в том, что я знала свою прапрабабушку - в старинных антикварных альбомах хранились странные картонки-фотографии с её изображением. Но в семье не было никакой информации о прапрадедушке. Совсем никакой. И я с помощью телепорта хотела восполнить этот пробел. Отталкивалась от даты рождения прадедушки, то есть должна была попасть за девять месяцев до этого события в июль тысяча девятьсот сорок четвёртого в Прибалтику по месту расположения разведроты, в которой служила Маша Вольнова – моя прапрабабушка.
Куратор молча взял у меня архивные документы, по которым я ориентировалась во времени, внёс инфу в компьютер и вскоре выдал координаты. Я оставила все свои вещи в камере хранения. Потом проверка дозволов, инструктаж, как обращаться с кнопкой, - и я оказалась в военном лесу недалеко от Каунаса.
Машу узнала сразу - непослушные рыжие кудряшки, выбивающиеся из пилотки, удивлённо распахнутые серые глаза, курносый носик в россыпи веснушек. Худенькая, стройная, как статуэтка фарфоровая. Такой я видела свою далёкую пра-пра на картонках-фотографиях, только на них не было красок. Я смотрела на неё, и не верилось, что этой юной девушке сейчас было бы сто семьдесят лет. Она разговаривала с пожилой полной женщиной, которая сидела на завалинке и раскуривала самокрутку. Я прислушалась.
- Опять тебе ромашки Ванька притащил, - говорила женщина. – Что ж ты его мучаешь, девонька? Через пару дней, возможно, вылазка у вас в тыл врага. Каждый день может последним быть. Сердце-то распахнуть надоть. Все гляделки на тебя проглядел Ванька.
- Да что вы, Анна Степановна, он же мальчишка совсем. Год себе приписал, чтобы на фронт попасть, - улыбалась Маша.
- Дык, мужской же поступок. Мог в тылу отсидеться, а он, вишь, в разведшколу - и на фронт. Самой-то сколько?
- Мне уже двадцать стукнуло.
- Ишь, уже… Самой бы в университетах учиться, а не за линию фронта ходить. Приглядись всё же к Ване. Ужо больно он тебя любит, девонька.
- А я другого люблю, - мечтательно вздохнула Маша
- Не дури, дочка. Командир женатый прочно. Знаешь, какая у него жена красавица. Актриса. Любит он её. И она его. Была на фронте с концертами, к нам заезжала. Ух, хороша! А голос какой! Что соловей поёт. И смотрит Громов на неё вот так же, как Ваня на тебя.
- Ваня очень хороший, но…
- Ладно, девонька, пойду ужин готовить. Подумай. Показалось мне, что меж вами искорка-то проскользила, теплится, а раздуть ты её остерегаешься. Огня опасаешься. А ты не боись. Любви бояться не надо, пули бойся. Пуля-дура не щадит ни молодых, ни старых.
Маша уткнулась носом в ромашки. Из землянки вышел военный, красивый подтянутый. Седые виски не портили его красоту, а, наоборот, добавляли пикантности в облик. Я сразу догадалась, что это командир Громов, о котором упомянула Маша. Мне такие мужчины нравятся, видимо, вкусы у нас с пра-пра сходятся. Только им красавиц-актрис подавай, а не рыжих девчонок. Я вздохнула тяжко, вспомнив своего такого, который предпочёл мне пусть не актрису, но супермодель с обложки нашего журнала. Интересно увидеть того, с ромашками. Мои мысли прервал девичий голос:
- Товарищ майор, разрешите обратиться?
- Слушаю, Вольнова, - голос у него был совсем не подходящий внешности – мальчиковый какой-то, я прямо разочаровалась, ожидала услышать густой баритон.
- Товарищ майор, когда уже на задание пойдём? Война идёт, а мы тут загораем. Ромашки-лютики собираем.
- Успеешь ещё и на задание, сержант Вольнова. Ждём приказ, - и чуть понизив голос, добавил. – Думаю, дня через два.
- Товарищ майор, - вот этот голос мне понравился: зычный, напористый, а принадлежал он невысокому крепкому парнишке, подошедшему к командиру, - разрешите обратиться?
- Слушаю, сержант Петров, обращайтесь.
- Долго мы ещё загорать будем? На задание когда?
- Ещё один, - ухмыльнулся Громов. – Не торопись, успеешь повоевать. Я к соседям схожу, а вы отдыхайте пока.
Громов удалился строевой походкой, а сержант Петров подошёл к Маше, взял её за руку. Девушка подняла глаза, пристально вгляделась в него, а потом спросила:
- Ваня, ты меня любишь?
- Честно? – Маша кивнула, пухлые щёчки порозовели. – Не знаю я, что такое эта самая любовь, только тянет меня к тебе, ты даже не представляешь, как тянет. Я каждую минутку ищу повод, чтобы тебя увидеть. Хочется подарить тебе все ромашковые поляны в округе. Может, не надо всё это говорить, но боюсь, вдруг убьют, а ты и не узнаешь, как я хочу защитить тебя от любой опасности. А любовь это, или что другое, не знаю…
Подошла Анна Степановна, Маша вырвала руку и убежала в землянку. А мне пора было возвращаться.
Дома ждала пустота. Подумалось, что в моей просторной, напичканной техникой квартире не было главного – души. Захотелось, чтобы и мне подарил ромашковые поляны такой же коренастый влюблённый Ваня. Вот только в моём окружении не было никого похожего. А как искренне сержант Петров рассказывал сержанту Вольновой о своих чувствах! Почему-то мне очень захотелось, чтобы моим прапрадедушкой оказался именно Ваня, а не командир Громов. Этот пусть любит свою актрису.
Я решила, что следующую вылазку нужно сделать накануне выполнения задания разведроты в тылу врага. Перед опасностью чувства обостряются. Что там сказал красавец-командир? Через два дня. Значит, завтра я настроюсь на это время.

Через два дня картина в балтийском лесу была всё та же. Я застала Машу у ручья. Она мыла свой котелок. К ней подошёл Громов:
- Товарищ сержант, срочно зайдите ко мне! – на сей раз он мне не показался таким красивым. К тому же явно был не в духе, казалось, он сам – сплошное раздражение. И глаза злые. Видимо, что-то случилось очень неприятное для него.
- Так точно! – засветилась Маша. Она домыла котелок и пошла в землянку, где ожидал Громов. – По вашему приказанию сержант Вольнова явилась.
- Раздевайся, Вольнова! – он стал расстёгивать гимнастёрку. Маша стояла как вкопанная и не могла произнести ни слова. – Что стоишь как просватанная? Думаешь, не замечал, как ты на меня смотрела?
Он подошёл вплотную к девушке и резким движением сорвал с неё пилотку, рука коснулась пуговицы.
- Не надо так, товарищ командир, - Маша отпрянула. Непрошенные слёзы потекли по её щекам, и она как ребёнок стала тереть глаза кулаками. – Вы ведь не такой, товарищ майор.
- Зато вы все такие. Не надо недотрогу из себя изображать. Я мужик. И хочу бабу перед опасной вылазкой. Что непонятно? – Громов опять приблизился к Маше.
- Вы бы о жене думали. Мне тут рассказывали, как вы её любите, - девушка попятилась.
- О жене? Да что ты знаешь? – он заорал, а потом как-то сник, вынул из кармана гимнастёрки белый треугольник и бросил его Маше. Тихо сказал: – На, читай.
- Но ведь нехорошо читать чужие письма.
- Это приказ. Читай вслух, может, тогда я пойму, что там написано.
Маша развернула треугольник, слова, которые она произносила, жгли её, как пули. Письмо было коротким.
- «Здравствуй, Дима! – читала Маша. – Думаю, что надо тебе обо всём рассказать. Я не могу тебя обманывать. Прости, но я полюбила другого человека. Мы вместе переживаем тяготы войны. Не буду тебе говорить, кто это, потому что имя его слишком известно. Я благодарна тебе за всё, что между нами было, но жизнь есть жизнь, и она идёт своим чередом. Надеюсь, ты не будешь плохо обо мне думать. Мне говорили, чтобы я пока тебе ничего не писала, но я хочу быть честной – ты это заслужил. Может быть, когда-нибудь встретимся. Прости. Нина».
Маша сложила треугольник и протянула его Громову.
- Так что была жена да вся вышла, - он недобро ухмыльнулся. – А ты разве не хочешь стать моей женщиной?
- Товарищ майор, разрешите идти? – Маша печально посмотрела на командира.
- Понял, не дурак. Разрешаю, - девушка подняла пилотку и направилась к выходу из землянки. – Маша, сержант Вольнова, извини. Я не должен был…
Девушка подошла к ручью, умылась. Пробормотала себе под нос: «Всё-таки любовь – это когда тебе дарят ромашковые поляны и хотят защитить от всех напастей. И любовь рождает любовь. Спасибо, командир, за этот урок».
Я, наверное, тоже плакала. Было жаль и Машу, и Громова. И пока я мысленно переживала события этого дня, к Маше подошёл сержант Ваня Петров.
- Пойдём, погуляем, малыш? – нежно пробасил Ваня.
- Какой я тебе малыш? Я на три года тебя старше, - улыбнулась Маша.
- Это не в возрасте. Просто я большой и сильный, а ты маленькая и хрупкая. Завтра за линию фронта. Я боюсь за тебя, - они брели вдоль ручья дальше в лес.
- Да ладно, обычное дело. Это для тебя первый раз. Карту укрепрайона проверим – и обратно. Знаешь, Ваня, я вдруг поняла, что такое любовь, пронзила она меня до последней клеточки, - Маша резко повернулась и неожиданно прижалась к Ване, подставив губы для поцелуя.
- Маша, Машенька, - шептал Ваня, - как же ты нужна мне.
Он целовал губы, щёки, волосы. Гимнастёрка полетела на мягкий зелёный мох. Я отвернулась. Нехорошо подглядывать. И так было ясно, что произойдёт дальше. Я поняла: пора домой.
Вот и узнала, кто мой прапрадед. На душе было легко, но тревожно. Я решила, что не буду с ними на вылазке в тыл врага – мне сейчас не хотелось войны, я ведь пришла сюда за любовью. Помочь всё равно ничем не могла.

Дома не знала, чем себя занять. С нетерпением ждала утра, чтобы снова погрузиться в тот далёкий год. Здесь прошла всего лишь ночь, а там целых два месяца. Уже не лес, а какое-то село у границ Восточной Пруссии. Я увидела Машу, что-то в ней неуловимо изменилось. Я пригляделась: чёлка стала седой, а между бровей пролегла глубокая морщинка. И опять, как и в первый раз, попала на беседу моей далёкой пра-пра с Анной Степановной, которая, судя по всему, была ротной поварихой. Я прислушалась.
- Жаль, девонька, с тобой расставаться. Но тебе в тыл нужно. Пиши рапорт.
- Я не хочу в тыл. Как мне жить без Вани?
- Ради Вани тебе и жить. Семя его взращивать.
- Откуда вы знаете? Я ещё сама не уверена.
- Ох, дочка, я семь раз мужу такие подарки делала. Все семь сынов теперь на фронте. Я вижу. Ты ить хочешь мне рассказать, как Ваня погиб, да? Не молчи. Выговорись. Жжёт тебя изнутри пламень. Тебе в себе дитя носить, а не морок.
Маша присела, сглотнула слюну.
- Не знаю, Анна Степановна. Жить не хочется, разве только ради ребёнка, чтобы остался от Ванечки след. Никого у него нет - только мы с Ванечкой маленьким. Чувствую, что мальчик будет, - машинально положила руку на живот. - А у меня внутри рана никогда не заживёт, - Маша тяжело дышала.
- Говори, девонька, говори, увидишь, полегшает. Одна ж ты возвернулась с той вылазки.
- Мы уже возвращались, - Маша чуть помолчала, а потом, сглотнув слёзы, продолжила. - Услышали лай собак. Командир нас с Ваней вперёд отправил. Самое главное, надо было разведданные передать, там уж совсем немного до своих оставалось. Что стало с остальными, не знаю, выстрелы, очереди автоматные слышали. Ваня впереди шёл. Не увидел мину. В общем, ноги ему оторвало. Я пыталась его тащить, но он кровью истекал, сознание от боли терял. Пришёл в себя на какой-то миг и говорит: «Не могу больше, малыш. Не могу. Мне всё равно не жить. А тебе обязательно нужно до своих. Помоги мне…» И пистолет достал, а руки-то уже не слушаются. Трудно мне это говорить, Анна Степановна, но и в себе носить такое не могу. Я в ту минуту поняла, как сильно его люблю. Поцеловала на прощанье и… выстрелила. Вы понимаете, что я сделала? – Маша заплакала навзрыд. – Своими руками. Даже похоронить не могла, ветками в воронке закидала. Надеюсь, найдут его после войны и окажут все почести. А я его любить и помнить буду, сколько проживу.
- Герой ты, Маша. Единственно правильное ить решение было. Истёк бы кровью-то. Аль птицы бы склевали, - Анна Степановна положила девушке руку на плечо. - А теперечи береги его дитя – долг свой Ване отдай. Пиши рапорт, тогда и особисты от тебя отвяжутся. Им всего, что мне рассказала, знать не нужно.
Я больше не могла там находиться. Как представила, что эта хрупкая девушка пережила такое. Это ж с ума сойти можно. Как же страшно – война. И как же нужно любить человека, чтобы своими руками прервать его жизнь, освободив от мучений. Что было дальше? Я вспомнила рассказ бабушки, как Машу нашла её сестра, забрала из госпиталя с сыном Ванечкой. Только Маша совсем недолго ещё прожила, видимо, так себя изнутри и сожгла. А Ваня Вольнов стал мои прадедом.
Теперь я знала, что обязательно нужно сделать, - отыскать, где покоится сержант Иван Петров. Это мой долг.

Мысли путались. Война, жизнь, любовь, смерть. Они, - те, чью судьбу я подглядела, были совсем другими. Кругом кровь, гибель товарищей, пули свистят - сущий ад, каждая минута может стать последней, а мальчик дарит любимой ромашковые поляны. Всего-то сто пятьдесят лет прошло. Наше поколение прагматично, мы даже не задумываемся, что такое – любовь… Познакомились - пожили – расстались, всё в порядке вещей. Жила я себе жила, ни о чём таком не задумывалась. А эта телепортация в любовь перетряхнула все мои представления о жизни. А вдруг я всё-таки встречу такого, как мой пра-пра, чтобы неведомое мне пока чувство пронзило до последней клеточки? Почему мы стали такими – Иванами, родства не помнящими?
Я хороший журналист. И сделаю всё, чтобы помнили тех, кто отстоял страну, кто жил и любил так, что нам и не снилось. Я достучусь до своих сверстников. Чтобы помнили…

Галя, очень хорошо получилось! Прочла на одном дыхании.

Но напишу и свои "замечания",то что немного царапнуло пока читала. В моменте , когда героиня о войне говорит (в начале) - как-то у неё лозунгами получается. Например "жизнями своими отстаивали свободу", по моему так люди не думают в голове, как-то попроще.

И ещё , когда она вспоминала что ее ухажер предпочел модель с обложки журнала. А тогда были ли журналы ещё? Если она удивляется на фото на картонке. Наверно уже одни технологии тогда стали.
Ну вот эти мелочи. А сама идея мне понравилась, спасибо!

Спасибо, Светик! Замечания как раз очень важны.
По поводу лозунгов - как может писать журналистка.
А вот по поводу журналов ничего не придумала, что может быть в будущем. Возможно, журналы останутся, но не в печатном виде. Я ведь с фантастикой не очень дружу.

Мне понравилось. Спасибо, Га.