Белая ворона – не всегда была белой. Вылупившись обычным серым вороненком, она и выросла, в серую ворону. И только потом у неё начали появляться белые пёрышки, взамен выпадавших серых, да и белели они лишь постепенно, от грязно-белых до белоснежных.

Она прошла через фазу «ни серая, ни белая, а какая-то пестрая». Это бы еще ничего – масть пока не так уж и заметно отличала её от остальной стаи, вернее того городского скопища, в котором она обитала, но вот когда она открывала рот и произносила своё «Каррррр» – на неё все оглядывались и как-то «со значением» притихали. Ну, а когда Ворона стала недвусмысленно-белой, на её высказывания просто перестали реагировать. Стая вела себя так, будто её и вовсе не существует; слишком уж сильно она отличалась ото всех. Она стала нелепой, «чужеродной» птицей, но то, что очертаниями она всё-таки походила на них – смущало окружающих, не позволяя им терроризировать или гнать её. Однако и вступать с ней в обычную птичью болтовню никто не собирался. Правда, она и сама не слишком жаловала весь этот пустопорожний гвалт, оставаясь от него в стороне, …и скучая.

Потеряв своё последнее серое перо, она решила, что в этом городе делать ей больше нечего, и полетела посмотреть его окрестности, вдруг там найдется что-то интересное и для неё.

Ничто из встретившегося на пути не вызывало в ней особого интереса, пока однажды, долетев ввечеру до лесного озера, она не подумала вдруг, что это место выглядит для неё привлекательным и стоящим того, чтобы здесь заночевать.

Один из берегов озера был довольно высоким; от другого – пологого – брала начало вытекающая из озера небольшая речка. Ворона устроилась на высокой березе, стоящей на мыске между озером и речкой, и неожиданно почувствовала себя дома. Ей доставляло огромное удовольствие любоваться ивой, купающей свои ветки в воде, её взгляд радовали камыши и расстилающаяся за ними гладь озера с плавно двигающейся по ней Лебедью.

Ворона принялась наблюдать за её кружением. Казалось, Лебедь ждёт кого-то, скользя по мерцающей золотыми бликами дорожке, брошенной на воду клонящимся к закату Солнцем. На сосне, возвышающейся напротив облюбованного Вороной места, появился Филин. Он тревожно ухнул, как бы оповещая всех, что очередной день закончился. Лебедь спряталась под ветками ивы. Смеркалось; всё стихло.

Ворона уснула. Впервые за много лет она закрыла глаза с чувством, что она дома, что вокруг родной уютный мир, и что её ждёт замечательный завтрашний день. Она вернулась домой, возвратившись из долгого и полного тягот путешествия.

Утро встретило ярким солнцем; Филин уже покинул ветку сосны, и Лебедь куда-то улетела. Ворона сидела на березе и осматривалась. Солнце стояло высоко (Ворона любила поспать всласть), и всё, на что смотрели её помаргивающие с просыпу глаза – ей нравилось. Приведя в порядок пёрышки, она уже собралась было облететь озеро, чтобы поближе с ним познакомиться, как на соседнюю ветку сел Соловей и запел.

- Хорошо поёт, - подумала Ворона, приглядываясь к солисту.

Соловей действительно пел хорошо. Он пел Вороне о том, какая она необычная птица, о том, что он никогда не встречал такой красавицы, и о том, что она ему очень нравится. В последней из своих рулад он признался ей в любви.

- И что теперь с этим делать? – подумала Ворона, но смолчала. Она качнула головой в его сторону, поблагодарив за столь любезный приём, и всё-таки покинула березу, отправившись вокруг озера.

Озеро не впечатляло размерами, облет его не занял много времени, но то, что Ворона увидела, отнюдь не разочаровало её. Напротив: это придало ей уверенности, и на березу она вернулась уже её хозяйкой.

Не успела она умоститься на ветке, как снова появился и запел свои любовные песни Соловей. Слушая его, Ворона пыталась понять:

- Интересно… и когда же это он успел меня полюбить? Что-то здесь не так. Вроде я никакого повода для любви и не давала. Чего это он разошелся? Чего он от меня хочет? Зачем ему всё это?

А когда появилась Соловьиха и начала вторить Соловью… тут Ворона и вообще растерялась: она никак не могла понять, что же здесь происходит. Весь остаток дня она слушала эти песни любви, и только к вечеру сообразила, что это просто птицы такие. Они готовы свою любовь дарить всем окружающим. Ну, как другие ссорятся и ругаются, так эти любят.

- Надо же, - думала Ворона, устраиваясь на ночь, - может зря я никогда никого так близко к себе не подпускала, может не совсем это правда, что самодостаточность – лучшее из всего, чем можно обладать. С этой мыслью она и уснула, сразу же, как ухнул в сумерках Филин.

На следующий день всё повторилось снова. Ворона забыла о вечерних своих мыслях, её опять мучил вопрос: чего же хочет от неё поющий Соловей? Она молча слушала его трели, но потом всё-таки спросила: что же ему от неё нужно?

- Ничего, - ответил Соловей. И это повергло Ворону в еще большее изумление.

- А, что же должна делать я? – спросила она.

Ответ был тем же: ничего.

- Я просто хочу попеть рядом с тобой. А что – нельзя? - спел ей Соловей.

- Ну почему же, можно, только… как-то всё это непонятно и странно, - ответила Ворона.

- Что тут странного? Ты мне нравишься, я хочу спеть для тебя свои любимые песни, порадовать тебя. Я рад тому, что ты есть. Эта радость и есть любовь, - пел Соловей.

- Какой странный и необычный мир, - думала Ворона, вспоминая свою жизнь в городской стае, - бывает же… наверно, я родилась под счастливой звездой…

Она просто не знала пока, что с белыми воронами всегда так: они находят своё место в жизни лишь тогда, когда позволяют этой жизни подойти к ним.