Попугай, изловчившийся таки воткнуть павлинье перо себе в хвост, остался доволен собой. С гордо поднятой головой и с осознанием своего превосходства над всеми знакомыми (да и незнакомыми) пернатыми, он взлетел… Что произошло в следующий момент, он не понял. Очутившись на земле и покатившись по ней кубарем, охнув и вскочив на ноги, он стал озираться. Упал он на край лужи, но перо к счастью осталось сухим. Попугай отряхнулся и снова принялся прилаживать перо к хвосту. Теперь это, по непонятной для Попугая причине, заняло гораздо больше времени. Как он ни старался, перо не хотело вставляться в хвост. Изведя всё утро на это хлопотное дело (но – с ощущением не зря потраченного времени), он подхватил перо в клюв и отправился завтракать. Лететь с пером, впятеро превосходившим Попугая в размере, было трудно: малейший порыв ветра сдувал его с нужного курса, и до места назначения Попугай добрался лишь к обеду.

Стоившее ему всей хитрости и доставшееся с неимоверными усилиями перо представляло для него огромнейшую ценность: никто в городе такой роскошью не владел; но, в то же время, оно доставляло массу неудобств. Во-первых, оно настолько мешало полёту, что передвигаться приходилось скачками. Во-вторых, его нужно было всё время караулить: желающих завладеть пером оказалось превеликое множество. Попугай стоял насмерть. Дрался он отчаянно, и желающих тягаться с ним вскоре поубавилось.

Сломавшееся при первом пробном полёте, побывавшее не в одной луже, потерявшее цвет и форму перо продолжало, тем не менее, оставаться символом исключительности его владельца, оно давало ему возможность выделиться из серой толпы всяческих воробьев и заявить о себе. Кто-то смотрел на это перо (а заодно и на его хозяина) с завистью, кто-то с восхищением, кто-то смеялся над ним, но одно оставалось бесспорным: равнодушных не было.

Драки из-за пера закончились, птичий народец признал за Попугаем право на владение пером и больше на него не покушался, усвоив, что перо – Попугаево, что второго такого нет, и что Попугай заслужил право на этот свой особый статус.

А Попугай, поселившийся на ветке приглянувшегося ему тополя, так и оставался в одиночестве. У бестолковых воробьёв интереса к перу хватило только на те два-три дня, которые длилась вызванная им распря. Как только стало ясно, что драться бессмысленно, они вернулись к своим заботам, предоставив Попугаю поступать с его пером так, как ему заблагорассудится. Пролетая мимо, воробьи почтительно чирикали в его сторону, признавая его авторитет, но и только.

Нахохлившийся Попугай сидел с потрёпанным пером в клюве, силясь понять: что же это происходит, в его жизни? Перо невозможно ни бросить, ни отдать – это он знал точно, но и таскать его за собой становилось уже невмоготу. Вся его жизнь теперь вращалась вокруг этого пера, время как будто исчезло: его ни на что не хватало… Дни стали похожи друг на друга, как близнецы, бесшабашная радость и беззаботность покинули Попугая; теперь им владели думы о собственной значимости.

- Тяжело это, быть знаменитым – размышлял Попугай, не выпуская пера из клюва, но – ничего не поделаешь: надо нести бремя славы, эту высокую ответственность. Ведь никто, кроме меня, не сможет сохранить перо, которое со временем станет все-птичьим достоянием… Мне есть теперь что передать потомкам…

Где-то в самой глубине птичьей души, на самом её донышке, Попугай понимал, что ему глубоко наплевать и на потомков, и на все-птичье достояние, и уж, тем более, – на «ответственность», но даже себе самому он не готов был в этом признаться. Ему так хотелось влезть в самую гущу воробьиной стаи и там подраться, но теперь он уже не мог позволить себе этого: перо обязывало…

То раздуваясь от гордости, то тоскуя по беззаботной жизни, он сидел на ветке, мечтая чтобы хоть кто-нибудь заговорил с ним. Ему не терпелось поведать о подвигах, свершенных им в защиту своих прав, …но – кому? Жизнь становилось скучнее и скучнее, перо, как казалось, тяжелее и тяжелее, но – не бросать же его! Попугая заботило не то, что это стало бы признанием бесполезности всего происходившего в последние дни, просто – это казалось неправильным, а быть правильным – хотелось.

Никогда ни о чем прежде не задумывавшийся, Попугай сидел, преисполненный раздумий. Думалось с непривычки трудно; мысли скакали, как воробьи по соседству, вот только радости никакой они не доставляли. Он так устал от дум, что задремал. Перо, вывалившись из клюва, спланировало на землю, откуда ветер вынес его на тротуар, где прохожие равнодушно топтали его, окончательно превращая в мусор.

Очнувшись от дрёмы и не обнаружив пера, Попугай пришел в ужас, от которого захолонуло сердце. Он так расстроился, что слезы брызнули у него из глаз, но это потрясение длилось всего минуту, сменившись нахлынувшей вдруг радостью, вздыбившей на Попугае все перья.

Ничего не соображая, ни о чем больше не думая и не печалясь, он сорвался с дерева и ринулся в самую гущу воробьиной стаи…

Очухавшись, Попугай обнаружил себя на краю знакомой лужи, лишившимся множества перьев, со свернутым на бок клювом и заплывшим глазом … но: радости его не было предела.

- «Это сладкое слово: свобода», - крутилось у него в голове на все лады… он и не представил бы себе, что кто-то, когда-то до него, мог сказать эту фразу.