На разлапистой ветке сосны, по вечерам занимаемой Филином, сидел Сокол. Солнечная рябь лежала на воде, день был в самом разгаре, а бегущие по небу облака делали его веселым и беспечным.

- Откуда взялось это божество? – в недоумении таращила глаза на Сокола Белая Ворона.

А он действительно походил на божество. Изящный и в то же время мужественный, не крупнее всех, но своей осанкой, своим видом заставляющий признать за ним превосходство, он, помимо всего прочего, выделялся безукоризненно белым цветом оперения.

- Белый Сокол, - пело в голове у Вороны, - белый, белый, белый…

Она мотнула головой, стряхивая с себя наваждение, предполагая, что вместе с ним исчезнет и картинка с божественной птицей, но это предположение не сбылось: Сокол, как сидел, так и остался сидеть на ветке, напоминая мраморное изваяние и своей белизной, и неподвижностью.

Небольшая тучка, наползшая на солнышко, надолго там не загостилась и вскоре освободила дорогу его лучам, отразившимся вдруг от Белого Сокола, порождая невиданной красоты сияние, казалось – исходящее от него самого.

- Точно, святой, – пронеслось в голове у Вороны, когда от этого неожиданного эффекта она свалилась вниз со своей березы, и, кувыркнувшись в воздухе, еле успела раскинуть крылья и спланировать на землю.

Белую Ворону – белым не удивить, конечно, но она прекрасно понимала: где уж ей, до него… Она-то (в юности – обычная серая ворона) – лишь потом, вследствие каких-то загадочных причин, вдруг побелела; здесь же – чувствовалось, что Сокол всегда был таким: сыном и внуком белой мамы и таких же бабушки и дедушки… да и прапрадедушка его – вряд ли отличался от них мастью.

Вернувшись на свою березу, Ворона всё никак не могла прийти в себя. Она разглядывала Сокола, не спуская с него восхищенных глаз. Так они и сидели, по разные стороны этого небольшого озера: он – неподвижно, она – перепархивая с ветки на ветку (но – не спуская с него глаз). К вечеру, уставшая от такого напряженного дня, Ворона отвлеклась буквально на одну минутку и перекинулась парой слов с Соловьем, а когда она обернулась к сосне, на её ветке уже сидел Филин. Как и куда пропал Белый Сокол, было непонятно. Она долго ворочалась, Филин ухнул уже не один раз, впору было уже и угомониться, но её никак не отпускало волшебное видение: белая божественная птица, земная, и в тоже время – небожительница… Иначе, как небожителем, Ворона себе Белого Сокола представить не могла. Промаявшись полночи, под утро она все-таки уснула, а утром, открыв глаза, увидела на сосне легкое сияние, а потом и самого Сокола.

- Значит, не приснилось, - подумала она, вздыхая и вновь уставившись на него. Утренний туалет и завтрак отошли на второй план, есть вообще не хотелось, хотелось смотреть и смотреть на эту удивительную птицу.

Только на третий день такого смотрения Ворона сообразила, что давно пора бы и поесть. Но улететь – означало: потерять из виду своё божество… Этого она допустить не могла: а вдруг он за это время куда-нибудь исчезнет! Или, того хуже: вдруг он захочет посмотреть на неё, а её в этот момент не окажется на месте.

Голодная страдалица попробовала есть листья, но ей пришлось, отплёвываясь, бросить эту затею…
Есть уж очень хотелось, но улететь было не как; заворожённая, она смотрела на Сокола, мечтая, что и он взглянет на неё, …а может быть даже заговорит. Разговаривать с ним… о! – это уже запредельная мечта…

Врождённый внутренний такт (о котором, правда, Ворона и не догадывалась) не позволял ей подлететь к Соколу и так вот, запросто, усесться рядом с ним на ветку; ей казалось, что она разрушит создаваемое им великолепие.

Ко всему, что происходило вокруг, она утратила интерес, всё её внимание сосредоточилось на единственном объекте; вернее субъекте.

А «субъект» сидел на ветке сосны, на обычном месте Филина, и молчал, в полном оцепенении. Сокол грустил. Впрочем, если выражаться точнее, он переживал не столько «грусть», сколько горе, в которое был погружён так глубоко, что внешний мир перестал для него существовать. Трагизм этого переживания – затягивал; спрятанные глубоко внутри чувства казались необъятными. И сам он себе представлялся то ураганом, протестующим против происходящего, то безбрежным замёрзшим океаном безнадежной тоски, которую неспособен растопить внешний теплый мир, как не смогла бы бабочка согреть гранитный утес прикосновением своих бархатных крылышек.

Откуда же было знать Вороне, про чувства Сокола? Она приняла его оцепенение за царственный, и даже – божественный покой, недосягаемый для неё, и потому вызывающий восхищение.

- Ну, как же сделать так, чтобы он посмотрел на меня? – непрерывно думала она. И, не додумавшись ни до чего лучшего, Ворона запела. Она понимала, конечно, что как у соловья у неё это вряд ли поучится.

- Но зато будет громко, а это сейчас главнее, - решила она.

Реакции на пение не последовало.

- Не пойдет, - вздохнула певица, и вспомнила про недавнее фланирование Ястреба перед ней.

- Во! – Это-то, как раз, – то, что нужно! - щёлкнуло в её голове, и она принялась летать перед сосной.

Попытка сделать это медленно и плавно, как делал Ястреб, тоже не удалась…

Вернувшись на березу, устав от напряженных дум (да и действий), она уснула под уханье Филина, сменившего Сокола на сосне. Сокол исчез, а Ворона как всегда прозевала: как и куда.

Ночь не прошла даром: во сне у Вороны созрел план, как ей привлечь внимание Сокола. Она решила утонуть… ну, – не по настоящему, конечно.

- И какой же уважающий себя мужчина не поможет даме, терпящей бедствие? – рассуждала она, падая в воду перед сосной.

…Спасала её Цапля. Ухватив за крыло трепыхающуюся в озере Ворону, она выкинула её на берег, как раз перед сосной. Гвалт поднялся немыслимый. Утка, Журавль, и сама Цапля потом еще долго и громко обсуждали происшедшее, а мокрая Ворона ковыляла по берегу, поглядывая на так и не пошевелившегося Сокола.

Пообсохнув к обеду и окончательно растеряв изобретательность, она спланировала на ветку к Соколу и спросила:

- Можно я помолчу рядом с тобой?

- Можно, - последовал ответ.

Когда она устроилась рядом и замолчала, ураган, бушевавший внутри Сокола, потихоньку начал стихать, и медленно, очень постепенно, для него стал проявляться внешний мир. Увидев, наконец, перед собой озеро и ощутив под собой ветку, Сокол встрепенулся, почувствовал, что с ним рядом кто-то есть, и повернулся к Вороне. Ему захотелось рассмотреть ту, которая так изумительно молчала рядом с ним.